В Музее истории института хранится интереснейшая фотография, датируемая 28 мартом 1917 года. На ней студенты Технологического института, которые руководили различными студенческими организациями и выбранный от института первый депутат в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов студент химического отделения М.И. Бройдо.
Фотография поступила от выпускника института 1921 года Эммануила Харитонова в 1978 году.
Не всех, кто изображен он помнит, но вот фамилии тех, кого он «опознал»: сидят слева направо: Г.И. Бочаров, Э.А. Харитонов, И.С. Бургин, М.И. Бройдо, Н.Н. Донснэв, К. Шахназаров, неизв.. Стоят: неизв., Б.Н. Длин, П.К. Малышев, Н.А. Носков, Т.Г. Патрикеев, неизв., Б.Я. Лихтенфельд, неизв., Л.А. Менаховский.
О событиях тех февральских и мартовских дней можно узнать из книги, посвященной 100-летию института: «28 февраля учебный комитет был созван для того, чтобы выслушать распоряжение министерства — закрыть Институт. Это было последнее распоряжение по Институту царского правительства.
... По всему городу шла стрельба. Полицейской власти уже не существовало. В городе не было власти никакой… В город стали приходить из его окрестностей войсковые части. Они занимали те здания, которые находили для себя подходящими. Занят был войсками и Ин¬ститут. ... В городе стал резко вопрос о необходимости восстановления порядка и в особенности о снабжении населения продовольствием. Эту задачу для части города, прилегающей к Технологическому Институту, взяли на себя его студенты при содействии того военного отряда, которым был занят Институт. Так как Институт в этом районе был единственным местом, где была организованная военная сила, то он сразу сделался административным центром. Студентами были организованы патрули для охраны города, комиссия по снабжению населения продовольствием, а затем пришлось организовать в Институте и суд, и арестные камеры, и канцелярию административного центра. Все это помещалось в главном здании. Что он представлял в первые дни февральской революции, покажет приводимая здесь выписка из доклада директора Л.П. Шишко учебному комитету в заседании 8 марта: «С 1 марта в Институте находятся солдаты, прибывшие из окрест¬ностей столицы. Более 6000 солдат располагаются на ночь в актовом зале и в коридорах Института. Более 13000 питаются в столовой, в буфете объединенных мастерских и в чайной химической лаборатории. В Институте контора как коменданта Московской части, так и комиссара по хозяйственной части того же района профессора А.А. Воронова. Организована в Институте милиционная часть, а также развозка про¬дуктов автомобилями. Последнее дело было поставлено студентом С. Голубевым. Два дня в Институте находился пулеметный полк с 150 пу¬леметами. Все заботы о питании войск и о поддержании порядка лежали на студенческих организациях, которые выполняют эту задачу с большим успехом. Однако же неожиданный наплыв большего количества солдат грозит Институту печальными последствиями в санитарном отношении. Канализация не в состоянии справиться со своей задачей».
… 8 марта состоялось совещание представителей высших учебных заведений, которое постановило обратиться к предсе¬дателю совета министров, как главе временного образовавшегося тогда правительства, с просьбой об устранении всех препятствий к возобно¬влению учебных занятий. Вместе с тем оно обратилось с просьбой об отведении помещений для собраний массового характера, чтобы они могли происходить вне учебных заведений. Такие собрания происхо¬дили тогда непрерывно на площадях и перекрестках улиц и, при перемене состава участников, продолжались целыми днями.
Директору пришлось обратиться к начальнику штаба войск и обще-ственному градоначальнику, который был тогда уже назначен временным правительством, с просьбой о выводе из Института солдат и о переводе в другое место массы лиц, находившихся в Институте под арестом.
10 марта состоялось общее собрание всего преподавательского и служебного персонала Института под председательством директора Л.П. Шишко.
Как учебный комитет, так и это собрание выразили свое «восхи¬щение перед самоотверженной работой студентов в только что про¬текшие исторические дни». Главнейшей целью этого собрания было возможно безотлагательное открытие Института для учебных занятий.
Однако, положение дела в городе было еще далеко не установив¬шееся; правительственная власть еще только организовывалась; жертвы революции еще не были похоронены. Для начала учебных занятий еще не было условий достаточного спокойствия.
Состоявшаяся 10 марта студенческая сходка большинством 78 против 74 постановила: «принципиально занятий не возобновлять». Вопрос этот был передан в Совет студентов высших учебных заведений. На той же сходке было постановлено принять участие в процессии на похоронах жертв революции, павших за свободу».
Также интересен взгляд студента того времени М.Л. Раппепорта: «25, 26 и 27 февраля в Институте продолжалась сходка по вопросу о присоединении к забастовке, постепенно принимавшей всеобщий хара¬ктер. В течение трех дней сходка не приходила ни к каким решениям. Оборонческий лагерь, включая и академистов, пытался сорвать сходку путем срыва кворума к моменту голосования резолюции. Сходка начи¬налась тогда часа в два, и только около одиннадцати часов вечера сту¬денты расходились. Занятий в Институте фактически не было, — чер¬тежные, аудитории и лаборатории были пусты. Вопрос о присоединении к забастовке носил поэтому чисто-принципиальный характер. Основной довод оборонцев — необходимо отвергнуть забастовку, «которая на руку хитрому и коварному врагу». Требование революционного студенчества: немедленное присоединение к забастовке рабочих.
Кажется, 26 февраля, в самый разгар прений, взял слово какой-то офицер, в защитной окопной форме. Он резко выступил против войны, и его возглас: «Долой самодержавие!» — точно потряс стены физической аудитории. Впервые за время войны в Институте, где в военные годы все было пропитано таким крайним шовинизмом, где все революционное было основательно забыто, раздался, да еще из уст офицера — призыв к ниспровержению того самого строя, на страже интересов которого стояла в действительности значительная часть студенчества Технологического Института. Академисты с кулаками набросились на выступавшего, — не помню, был ли это наш технолог. Часть студентов окружила офицера и предотвратила расправу над ним. Сходка была закрыта.
Она возобновилась на другой день. Сторонники и противники забастовки имели, примерно, равное количество голосов. Их подсчиты¬вали не только поднятием рук, но и выходом в двери и чуть ли не поименным голосованием. Вопрос о забастовке все же не мог быть решен, так как ни одна резолюция не собрала нужного большинства. Этот вопрос решила февральская революция. 27 февраля на сходку прибежал студент-химик Н. Горбунов, нынешний управляющий делами Совета Народных Комиссаров, и объявил о низвержении самодержавия и о создании Временного правительства, о чем было сообщено в экстренных выпусках газет. Все выбежали на площадь, и большинство студентов присоединилось к проходившим колоннам рабочих-путиловцев, шедшим к Таврическому дворцу. На углу Гороховой и Загородного, из здания полицейского участка, в демонстрантов был открыт огонь засевшими там городовыми и жандармами. На выстрелы выскочили солдаты гвардии Семеновского полка, — того самого, который в 1905 г. обстреливал Технологический Институт. Семеновцы дали несколько залпов по участку, который был разрушен и подожжен ворвавшимися рабочими. Полицей¬ское гнездо сгорело до основания, освещая, под аккомпанимент беспо¬рядочных ружейных залпов, проходившие тысячи демонстрантов, бес¬прерывным потоком направлявшиеся к Государственной Думе ...
У Семеновских казарм были поставлены в ту же ночь ящики с ору¬жием,— револьверами, тесаками, кинжалами, — взятые из полковых цейхгаузов. Оружие раздавалось всем желающим, и здесь студенты-технологи получили первое вооружение. Один из ящиков был доставлен в Институт, и организовавшаяся на другой день студенческая милиция была вооружена револьверами и тесаками Семеновского полка.
Все же Февраль 1917 года был принят значительной частью сту¬денчества нашего Института с недоверием и с плохо скрытой неприязнью. Мы живо помним первое выступление в читальном институтском зале эмиссара временного правительства Сватикова, призывавшего студентов к созданию милиции, чтобы „не допускать анархии и господства уличной толпы". Это было 28 февраля, тотчас же после создания комитета Государственной Думы. …Зато после собрания разбившиеся на группы студенты, оставшиеся в Институте, обсуждали вопрос о том, уж не провокация ли это? не германский ли шпионаж руководит событиями? Эти сомнения, впрочем скоро исчезли,— события нарастали тогда слишком быстро. Все разукрасились красными бантами. Вчерашние академисты, с пеной у рта говорившие о красном цвете и призывавшие к уничтожению всякой крамолы», расхаживали с красными розетками в петлице так, как будто они не могли предста¬вить себе возможность жить без красного банта. В Институте сразу же выросли различные политические партии, приглашавшие студентов запи-сываться в свои ряды. Партия социалистов-революционеров проявляла в этом отношении особенную активность, — ее объявления видны были повсюду в Институте. Возникла и «партия народной свободы», следов которой в Институте не было видно, примерно с 1907—1908 годов. Появилось объявление даже партии «народных социалистов». Объявле¬ний от социал-демократических партий не было, значительно позже появилось воззвание от институтской группы плехановского «Единства». Но бесспорно — преобладали в Институте эсэровские симпатии, — чуть ли не каждый пятый студент-технолог был тогда социалистом-революционе¬ром, что, впрочем, наблюдалось в те дни и по всей России.
В первые дни февральской революции в Институте были размещены войска, пришедшие из окрестностей приветствовать временное прави¬тельство и оставшиеся ночевать в городе. В столовой был организован для них питательный пункт. Солдаты расположились во всех чертежных и залах Института, где происходили бесконечные митинги, единодушно принимавшие оборонческие резолюции о войне «до полной победы». Голоса из солдатских рядов против войны звучали еще одиноко и робко.
Институт внешне походил на вооруженный лагерь. Настроение фронтовых войск еще не было известно. Ожидали, что часть армии откажется признать временное правительство и выступит против рево¬люционной власти. Называли имя генерала Н. Иванова, который во главе надежных войск идет, будто бы, на Петербург. Прихода этих частей ждали и к нему готовились. Институт спешно был превращен в свое¬образную «крепость»; его окна, выходящие на Загородный и Забалканский (ныне Международный) проспекты, были завалены мешками с пес¬ком, за которыми укрылись стрелки с пулеметами и достаточным запа¬сом патронов. Далеко вперед было вынесено сторожевое охранение, причем студенты-технологи играли роль связи между ними и Институ-том. Только в мае эти мешки были убраны, и Институт приобрел свой прежний «гражданский» вид. Примерно, месяца два Институт оставался одним из крупнейших районных административных центров Питера.
Сразу же, как только рабочие и солдаты начали снимать городовых, стрелявших в демонстрантов из расставленных на крышах зданий пуле¬метов, — избитых «фараонов» пачками стали доставлять в Институт. Никаких объявлений о том, что Институт превращается в какое то районное управление—в первые дни революции не было. Должно быть вспомнили девятьсот пятый год, когда Технологический Институт был единственным в районе большим революционным центром. Обычно горо¬довых отправляли, под охраной солдат, с препроводительной бумажкой в Константиновское Артиллерийское училище, а «особенно подозрительных — в Государственную Думу. Кстати, в Думу отправляли тогда всякого, кто почему либо внушал подозрение. Нам довелось, по поручению коменданта, артиллерийского офицера с про¬стреленной щекой, сопровождать одного такого «преступника», пьяного гвардейского солдата, который на площади Института отговаривал группу рабочих от участия в похоронах жертв революции, так как «сторонники Николая II будут расстреливать похоронную процессию с крыш заранее намеченных зданий». В военной комиссии Думы пьяного хотя и приняли, но выразили удивление по поводу того, что «Технологический Институт ежедневно доставляет до двух десятков арестованных, которых обычно приходится освобождать». Определенного порядка на счет такой пере¬отправки «преступников» не было, и каждый технолог, с повязкой ми¬лиционера на рукаве, «имел право» посылать в Государственную Думу людей, часто задержанных совершенно неизвестно по какой причине.
В Институте организовалась районная юридическая комиссия, с утра до глубокой ночи разбиравшая жалобы обывателей, толпами поваливших за справками и разъяснениями по самым разнообразным житейским делам. В профессорской комнате заседал суд в составе ми¬рового судьи и двух заседателей, — рабочего и солдата; в пятой ауди¬тории был создан импровизированный «арестный дом»: сюда студенты-милиционеры, сменившие городовых, доставляли пьяных, бездомных, уличенных в кражах. У второй аудитории стояла длинная очередь стар¬ших дворников, приносивших для регистрации домовые книги и про¬писки о прибывших и выбывших гражданах; в четвертой аудитории выдавалось оружие нашей милиции, еще в какой то комнате был склад вина, взятого в винных магазинах во избежание разгрома их и возник-новения пьяных погромов; в комнате военного коменданта — толпы солдат. Всякие бумажки из военной комендатуры Института исходили за печатью нашей кассы взаимопомощи. Должно быть, своей печати у коменданта еще не было, и, таким образом, печать кассы взаимопомощи студентов Технологического Института была одно время эмблемой революционной власти в России.
Однажды, — это было в один из первых дней революции, — Инсти¬тут подвергся очень серьезной опасности быть разгромленным возбужденной до крайности солдатской толпой. Солдаты требовали выдачи ка¬кого то гвардейского полковника, доставленного в Институт, известного своей жестокостью среди солдат подчиненного ему полка. Никакие уго¬воры не помогали, вооруженные солдаты ежеминутно могли ворваться в здание Института. Сначала решено было отправить полковника в Го¬сударственную Думу через другой ход, но было очевидно, что собра¬вшиеся на площади войска разнесут Институт. Тогда полковника, под охраной вооруженных солдат и студентов, вывели через главный подъезд Института, поручив конвою доставить его в Таврический Дворец... Через несколько шагов этот полковник был буквально изрублен нале¬тевшими солдатами...
Выборы от Института в Совет рабочих и солдатских депутатов происходили в физической аудитории. Довольно дружно в Совет прошел правый меньшевик М. Бройдо, студент пятого курса химического отделения. Он потом довольно часто приходил в Институт и беседовал с группами студентов о «пагубности» политики большевиков, призывав¬ших, как известно, к немедленному прекращению войны и разоблачав¬ших империалистический характер временного правительства.
Почти все члены большевистского кружка были в февральские дни вне Института: значительная часть их была мобилизована и отправлена в военные школы, часть была арестована. В Институте остались те из членов большевистской группы, кто не имел непосредственной связи с районными руководителями, представителями петербургского комитета. Позже, когда многие студенты-большевики возвратились в Петербург, они вели работу в районах, на заводах и в войсках, а в годы граждан¬ской войны были разбросаны на всех ее многочисленных фронтах. На¬строение студентов в массе было ярко оборонческое. «Родина, армия и порядок», таковы были, в основном, его главнейшие лозунги: «Защи-щать свободу, воевать до победы, не отдавать ни пяди своей террито¬рии», — звучало на всех собраниях и митингах в Институте, как осно¬вной бесспорный лейтмотив. Всякое слово против бойни встречало у подавляющего числа студентов Института резко враждебное отноше¬ние, и все противники войны считались «врагами свободы и родины». Когда после июльских дней была пущена очередная провокационная клевета, будто у убитых участников июльской демонстрации найдено было по шесть тысяч рублей, «полученных от германского генерального штаба», — в Институте было расклеено обращение «к русским людям», соответствующим образом комментирующее это клеветническое измы-шление. Обращение, составленное в обычных ура-патриотических тонах, открыто призывало к расправе с «германскими шпионами — большеви¬ками, получившими задание звать армию к прекращению священной войны». Особенно много таких листовок, подписанных каким-то «рус¬ским национальным студенческим союзом», было в столовой, всегда переполненной, преимущественно, учащейся молодежью. Здесь, между прочим, группой технологов был избит студент-политехник, сорвавший один из таких погромных листков. Этот факт был, пожалуй, единствен-ным в истории нашей видавшей виды столовки...
Ко времени Корниловского мятежа в Институте было не мало сту¬дентов, открыто сочувствовавших генералу Корнилову и указывавших на необходимость создания твердой власти путем провозглашения гене¬ральской диктатуры. О самом мятеже студентам было объявлено на собрании, созванном, кажется, в связи с выборами не то в городскую думу, не то в какую-то иную общественную организацию. Часов в семь вечера в физическую аудиторию явились двое представителей исполкома тогдашнего оборонческого совета. Один из них, эсер Филипповский, попросил слова для внеочередного сообщения и заявил о попытке Кор¬нилова поднять мятеж против Временного правительства, на помощь которому он призывал студентов. Собрание было закрыто. Когда на другой день в Институте была получена телеграмма Корнилова к же¬лезнодорожникам с просьбой о поддержке, правое крыло студенчества распространяло эту телеграмму, связывая с ней надежды на «скорое восстановление порядка в армии и стране». Настроение остального, оборонческого, студенчества было в дни мятежа растерянно-выжидатель¬ным, так что инициатива была в это время целиком в руках правых студенческих групп. После ликвидации мятежа, когда небезизвестный В. Бурцев обратился к Керенскому с письмом, оправдывающим Корни¬лова и предлагающим премьер-министру сознаться в своей вине перед генералом, — в Институте собирались подписи под этим контрреволюционным документом. «Демократическое совещание» и «предпарла¬мент»,— эти убогие попытки буржуазии оживить уже смердящий труп Временного правительства — студенчество в массе встретило равно¬душно, вернее, — совсем их не заметило ...»
В 2016 году в Музей были присланы воспоминания выпускницы 1952 года Лии Григорьевны Тружениковой. Мы с благодарностью приняли эти интереснейшие материалы и, продолжая традицию публикаций воспоминаний, предлагаем с ними познакомиться…
В июне 1952 года мы, студенты 4 курса кафедры профессора С.Н. Данилова, проходили производственную практику на одном из заводов Казани.
За неделю до ее окончания к нам приехал доцент нашей кафедры к.х.н. П.Т. Пастухов. Он имел указание от декана факультета продлить практику на заводах Моздока, Нальчика, Владикавказа и Зугдиди, где получали целлюлозу из местных видов древесины. П.Т. Пастухов читал нам курс "Химия и технология целлюлозы".
Выданные путевки и суточные обеспечивали проезд, питание и экскурсии в места, связанные с жизнью И.В. Сталина. Денег дали очень мало, правда, и привычки тогда, как у ученых, так и у студентов были более чем скромные, все в детстве пережили войну.
В те годы гостиниц почти не было, но Павел Терентьевич устраивал нас в спортивных залах школ и училищ. Спали на матах. Переезжали с места на место в открытом кузове грузовиков. Нам все было ново и интересно, мы ведь до этого нигде не бывали.
Начали со Сталинграда. От Казани плыли до него на палубе грузопассажирского парохода. Прошло 7 лет, как кончилась война, а большая часть Сталинграда лежала в руинах.
Помню, что военнопленные немцы восстанавливали набережную и мраморную лестницу к Волге. Дошли пешком до Мамаева Кургана. Он был сплошь засыпан осколками снарядов, не росла даже трава, на память мы взяли немного земли, смешанной с металлом. Я потом отвезла ее домой, папе, который воевал, но не в этих краях, а на Ленинградском фронте. По плану практики побывали в музее имени Сталина. На стенах висели плакаты и фотографии времен Гражданской и Отечественной войн.
Пассажирским поездом, в страшной тесноте, поехали в Моздок. Были там 2 дня. На их заводе познакомились со всем технологическим циклом - очистка дерева от веток и коры, распиловка, расщепление, дробление на мелкие куски, варка в огромных котлах, сушка и упаковка. Все операции делались вручную, работами одни женщины. Такую картину мы наблюдали и на других заводах. Жалко было их видеть. Но в рабочей столовой нас радушно кормили обедами, на столах лежало много хлеба, остатки разрешали брать с собой. Тогда это была основная еда.
После утомительных переездов на грузовиках по неровным дорогам, прибыли в Кисловодск. Пили там минеральную воду, сильно пахнувшую сероводородом. Пастухов говорил: "Пейте больше, полезно!". Поехали в Пятигорск, посетили музей Лермонтова с остатками мебели тех времен: сундуки, картины в старых рамах, буфет, книжный шкаф. С хранителем музея пошли к месту дуэли Лермонтова, где стоит большой памятник и видна вдали гора Бештау. Пожилой хранитель был нам рад, читал много стихов, посвященных этим местам. И мы вспоминали стихи Лермонтова, выученные в школе, и героев его поэм.
Было трогательно и незабываемо. Я больше не была в тех местах, а как было бы интересно посмотреть, что и как сохранила память.
Из Владикавказа вдоль стремительного Терека пошли пешком до поселка Казбеги. Это часть Военно-Грузинской дороги, построенной в начале 19 века.
Прямо из реки пили чистую прозрачную воду, ели хлеб. А в Казбеги удалось устроиться на ночлег в клубе альпинистов. Обедали в их столовой. Утром отряд альпинистов повел нас к ледникам на горе Казбек. Дальше пойти не смогли, обувь была простая, ненадежная и единственная. Да и мы боялись, Казбек все же!
Показали нам древний храм из каменных глыб, а в глубоком ущелье напротив пещеры бывших отшельников. Хорошо помню, как в небе парили орлы, было тепло, солнечно и чистейший воздух. Казалось, прямо рай.
Снова сели в кузов грузовика и по дороге, вертящейся серпантином, через Крестовский перевал, мимо ущелья с видным внизу замком царицы Тамары, спустились вниз к городу Пасанаури. Не успели приехать, как нас сразу пригласили на грузинскую свадьбу. Шумно, весело, с танцами, пением, громкой зурной и обильным пиршеством. Угощали нас вкусными блюдами и снабдили едой на дорогу.
По живописным дорогам доехали до Мцхеты. Полюбовались издали на горный монастырь Мцыри. Потом - в Тбилиси. Пару дней жили там, в общежитии университета. Поднялись на гору Св. Давида, оттуда открывался потрясающий вид на город. Поклонились могиле Грибоедова.
В серных банях с мраморными скамьями попробовали весь ритуал от серных вод до веников, были счастливы. Не меньше удивил нас в Тбилиси огромный рынок - шумный, обильный, радушный. Давали пробовать фрукты, лепешки, шашлыки, мацони - местный сыр.
На экскурсионном автобусе - бесплатно! - съездили в Гори, посмотрели, как деревянный домишко Джугашвили окружили мраморным обрамлением.
Из Тбилиси поездом поехали в Зугдиди. Там, на заводе переработки древесины в целлюлозу весь процесс был механизирован и работали только мужчины. Это грустно удивило, и мысленно сравнивался труд на разных заводах.
Поездом поехали в Сухуми. Из-за карантина не смогли побывать в знаменитом обезьяннике, не смогли и искупаться в Черном море - где-то разлили нефть.
Возвращались поездом до Москвы, а далее кто куда, по домам, на каникулы. Я поехала в Киргизию, в город Токмак, где жили мои родители.
Мне 85 лет, я много путешествовала, увидела многое и в России и в других странах, но впечатления от поездки 1952 года остались на всю жизнь. В душе большая благодарность Павлу Терентьевичу Пастухову за то, что захотел нам представить в большом объеме нашу будущую специальность и одновременно показать интересные уголки страны, все организовывал, договаривался, уговаривал нас, когда мы упирались. В те времена не было путеводителей, только знание литературы, географии и общая культура помогали увидеть интересное.
Лия Григорьевна Труженикова, студентка 1948-1952 г.г., сотрудница ЛТИ 1953 -1989 г.г.
